Письмо младшей сестренке

Из серии «Короткие истории из жизни»

Здравствуй, дорогая моя младшая сестренка. Я очень по тебе скучаю. Мы никогда не расставались на столь долгий срок. Но жизнь диктует свои правила, и теперь нас разделяют многие тысячи километров разных дорог. Мне очень тебя не хватает. Конечно же, у меня есть друзья, но нет той лучшей подруги, которой всегда была ты.

Я помню тот день, когда мама вошла в комнату и сказала папе одно только слово: “Пора”. Мне тогда было четыре года и понять, куда пора идти, когда за окном темно, я не могла. Они уехали. А через несколько дней, придя из детского садика, я обнаружила дома маму и еще много знакомых и незнакомых женщин. Они были веселые и все время заглядывали в кроватку, появившуюся в комнате. И еще, в комнате было много новых игрушек, но мне, почему- то, их ни кто не дарил, как обычно. Они просто лежали повсюду. Я стояла и смотрела на эту картину, ничего не понимая. Мама наклонилась над кроваткой, подняла из неё завернутую в пеленки куклу (так мне показалось) и, подойдя ко мне, сказала: “Теперь у тебя есть сестренка и если хочешь, можешь дать ей имя, которое тебе нравится”. И так мне стало хорошо от того, что теперь я не одна и мне будет с кем играть и дружить. Мама объяснила, что я должна беречь тебя и заботиться, ведь я же старшая. Такая серьезная ответственность, была принята с радостью. Я никогда старалась не обижать тебя и никому в обиду не давала. И даже когда мне казалось, что мама больше любит тебя, чем меня, обидки высказывались маме, а ты все равно, оставалась любимой сестренкой.

А помнишь, как мы росли? Я с трудом, припоминаю моменты наших ссор. Наверно их просто не было. Ведь мы обе любили и оберегали от неприятностей друг дружку. В памяти всплывает детская песенка:

“Дружба крепкая не сломается,

Не расклеится от дождей и вьюг.

Друг в беде не бросит, лишнего не спросит.

Вот, что значит настоящий, верный друг….”

Не правда ли, очень похоже на наши отношения. Но только сестра - это даже больше, чем друг.

Когда мы еще были детьми, с нами часто случались разные казусы. Да взять, хотя бы тот случай, когда ты, маленькая трехлетняя девочка сбежала из детского садика только потому, что захотела поиграть со своей старшей сестренкой, без пяти минут первоклассницей. А я и не подумала, что тебя будут искать. Ну и переполох же мы тогда учинили. Подняли на ноги пол города, а сами мирно играли дома.

Я делилась с тобой своими тайнами и секретами. Мы вместе придумывали разные игры. И даже язык у нас был выдуман свой, который кроме нас ни кто больше не понимал. А когда кого- то из нас наказывали за шалости, то плакали мы вместе, разделяя обиду. А когда обиду делишь на двоих, то она быстро проходит и забывается. И радовались тоже вместе и гордились друг другом. “Как положено друзьям, все мы делим пополам, и смешинку и слезинку пополам, пополам…..”

Когда я выходила замуж, ты плакала, считая что теряешь сестру. Но мы не только не отдались друг от друга, а наоборот даже стали ближе и у тебя еще появился старший брат в лице моего мужа. Вот только в нашей любимой комнате стало на одну хозяйку меньше.

Прошло время, и ты тоже стала взрослой. Мы вместе работали, вместе справляли праздники, вместе радовались и вместе грустили. И не было у меня подруги лучше, чем ТЫ.

А потом я уехала…. У меня растет дочь и она все больше становится похожа на тебя…. У тебя тоже дочь, но я видела лишь ее фото, а так хочется заглянуть в любопытные глазки племянницы, потрепать светлые волосенки и поговорить как с “большой девочкой”.

Очень хочется, чтобы ты, моя младшая сестренка была счастлива, надеюсь, что так оно и есть. Телефон – хорошее средство общения, но совсем не пригодное для передачи чувств и эмоций. Для этого нужны глаза. Только в них можно прочитать искренность слов. Но, даже не имея возможности видеться часто, я мысленно всегда с тобой, и по-прежнему радуюсь твоим успехам и переживаю за неудачи. Иногда сержусь, но чаще горжусь тобой.

Я желаю тебе идти по жизни легко и весело, не встречая на пути преграды. А если уж они и встретятся, то будут очень маленькие и легко преодолимые.

ПИСЬМО СЕСТРЕ

Здравствуй, родная! Сегодня получила твоё письмо и сразу же пишу ответ. Немного грустно и в то же время удивительно то, как изменилась твоя жизнь, твои мысли, твои стремления.

Читая последнее письмо, полное размышлений и переживаний, я вдруг подумала: неужели мне пишет та самая девочка, которая когда-то в порыве своей детской любознательности старалась с помощью столовой ложки достать из-под шкафа новорожденных котят. Они так жалобно пищали, что тебе приходилось их успокаивать, заворачивая каждого в носовой платок.

Всё изменилось с тех пор. Теперь у тебя проблемы посложнее. Казалось бы, мы растём, приобретая жизненный опыт, а жить не легче, много вокруг таких событий, которые тяжелы для восприятия, которые трудно принять и согласиться с ними. Вроде бы в детстве такого не было. И не потому что мы были маленькими и глупыми. Нет, как раз потому, что тогда нам было всё просто, ясно и понятно. Ведь наш внутренний мир был наполнен гармонией и любовью. Помнишь запах сенокоса: скошенной травы, грибов и ягод. А бескрайние дали, усыпанные незабудками, как- будто небо нашло в них своё отражение? А рыбалка: ты -на одном весле, я - на другом, везём папу по озеру, а он сети из воды вынимает. Потом привал на самой середине водоёма, спустишь ноги с лодки в воду, а зелёные водоросли тебе пятки щекочут. Наши родители всегда нам говорили. Запоминайте, девочки, каждый миг такой красоты. Не пропускайте, не ленитесь увидеть и запечатлеть эти картины прекрасного в своей душе .

Теперь, когда я прочитала твоё письмо, мне открылся смысл этих родительских слов. Ведь жизнь подарила нам возможность почувствовать гармонию внутри себя! Дала нам эталон того внутреннего чувства, к которому мы должны всё время возвращаться, когда тупик, когда плохо, когда всё валится из рук. Даже когда любимый человек ушёл навсегда.

Мне понятна твоя боль, потому что каждый в своё время встречался и расставался. И я здесь не исключение. Когда-то от меня тоже ушёл любимый человек. Я тоже плакала: сначала от непонимания, почему так произошло, потом - от жалости к себе, потом - от угрызений совести. А потом пришла к определённым выводам. Может быть, они тебе чем-то помогут.

На тысячу раз прокручивая ленту своей любви, я, вдруг, поняла, что устала. Устала от тех эмоций, которые господствовали надо мною при воспоминаниях о любимом. Тогда я, разбитая и утомлённая, решила сделать над собой усилие, сбросить всю тяжесть прошлого и подняться над событиями, как птица над городом, чтобы увидеть полную картину жизни, которой я жила и живу. Решила оценить её не с позиции своего уязвлённого самолюбия, эгоизма, а объективно, увидев именно свои ошибки, которые привели к такому финалу.

Ты знаешь, когда я их увидела, мне стало многое понятно. Во-первых, зачем судьба, преодолевая время, расстояние, невидимые обстоятельства вдруг сводит двух людей вместе, организуя им случайную встречу. Редко, наверное, кто-то задумывается над этим, потому что человек часто ищет другого не свободно, доверяя судьбе и голосу сердца, а в зависимости от своих программ :

- скучно, хочется разнообразия, новых ощущений

- пора бы кого-нибудь полюбить, узнать что это такое

- все подруги замужем, а на меня даже никто не смотрит

- укрыться бы, спрятаться за широким мужским плечом

- за пояс заткнуть всех друзей (подруг) своим выбором

- хочется быть кому-то нужным, незаменимым, желанным и т.д.

Заметила, за всеми этими целями стоит эгоцентризм и корысть, страх одиночества и зависимость от мнения людей. Подобное притягивает подобное, поэтому не удивительны ссоры и выяснения отношений между двумя эгоистично настроенными людьми, как - будто бы любящими друг друга. Вот и у меня, если всё шло хорошо, так, как мне хочется, как когда-то мечталось, то я принимала это за любовь и умирала от этого чувства. В противном случае я мучилась и худела. В народе о такой говорят. Она по нему сохнет . Что-то подобное, как в физическом, так и в моральном плане происходило со мной до тех пор, пока я не нашла тот насос , который высасывал из меня последние силы. Это забитое, как гвоздь, закостенелое, неподдающееся никаким изменениям и переоценки понимание любви. Откуда во мне тоска, грусть, чувство одиночества, волнение, обида, желание отомстить, жалость, злость, отчаяние? Откуда я взяла, что именно так любят и желают вернуть любимого? Почему в основу наших взаимоотношений были положены желания плоти? Откуда мы взяли, что до первого поцелуя у нас была просто дружба, а после него она сразу превратилась в любовь?

И тут в памяти начали всплывать эпизоды из фильмов, прочитанных книг, стихов, песен и даже спектаклей, где мнимая плотская любовь принималась мною за основу взаимоотношений между людьми. Помню, как меня не удовлетворил финал фильма Место встречи изменить нельзя . Я так надеялась, что Володя Шарапов наконец-то поцелует свою возлюбленную, попросив выйти за него замуж. А он просто вошёл в комнату. встретился с ней взглядом и конец. Ну, нет, так не интересно и не понятно, чем всё дело кончилось, - подумала я когда-то. Отодвинув на задний план гармоничное, ровное состояние своей души, я как - бы закрылась в своём Я , устремившись к плотским желаниям, стирая в памяти чувство истинной любви, о котором через созерцание красоты природы говорили в своё время наши родители.

А теперь, исходя из всего вышесказанного, послушай себя и постарайся увидеть причину своих страданий. От чего возникает боль внутри, когда ты вспоминаешь о том, что больше вам не быть вдвоём. Узкое понимание неземного чувства заставляет человека подчиняться своим чисто физиологическим реакциям на присутствие любимого рядом. Поэтому когда что-то не сложилось, приходит тоска не по человеку, а по тем чувствам, которые он вызывал, по тем эмоционально - физиологическим вибрациям, которых больше нет, по тем иллюзиям, мечтам и планам, которые не сбылись. Это похоже на то, когда тебя насильно лишают любимого лакомства. Ты помнишь его внешний вид, запах, вкус, хочешь повторить удовольствие, скушав его, но не получается, потому что он исчез из осязаемого, видимого пространства. А голодная слюна вызывает чуть ли не обморок.

Говорят же с любимым и в шалаше рай . Пока мы смотрим на него глазами своих желаний, пока у него есть здоровье, красота, положение в обществе, машина, квартира, всегда свободный столик в ресторане, мы не задумываемся о другом уровне взаимоотношений. О том, возможны ли вообще эти взаимоотношения, когда все блага мира исчезнут (что вполне реально, глядя на положение дел во всём мире сегодня), и два человека останутся один-на -один лишь со своим внутренним чувством друг к другу. Представь себя на минуту в таком положении, и тогда ты поймёшь ЧТО именно ты любила, любишь и хочешь любить в этом человеке.

Если это будет его душа, богатство его внутреннего мира со всеми его достоинствами и недостатками, если ты видишь в нём родного человека, близкого тебе по пониманию жизни и её ценностей, то тогда необходимо только искоренить эгоизм в своём чувстве к нему и жалость к собственной персоне. Когда не будет этой негативной примеси, тогда ты почувствуешь истинную любовь к человеку, которая поможет тебе не зацикливаться на себе, на своих страхах остаться одной. Она даст тебе силы отпустить любимого, потому что это его выбор, который ты ценишь и уважаешь в силу своих бескорыстных, всеобъемлющих чувств к нему. И не думай, что ему будет хорошо только с тобой, что только ты способна сделать его счастливым. Это опять плачет наш эгоизм. Только взаимные истинные чувства творят чудеса. Да ты и сама знаешь, что насильно мил не будешь . Когда любовь свободно будет изливаться из твоего сердца и отражаться во всём живом и даже в витринах магазинов, то где бы ни был твой любимый, он храним твоей любовью. На невидимом информационно- энергетическом уровне поток гармоничных, бережных, бескорыстных чувств к человеку не имеет конца, он созидает, охраняет, бережёт и спасает.

Если развивать в себе это чувство, не отворачиваться от него, зацикливаясь опять на собственных страданиях и воспоминаниях, то такая внутренняя работа по изменению своего сознания поможет обрести стабильное гармоничное состояние души. Поможет сформировать личность, свободную от предрассудков, стереотипов и вульгарной моды на любовь. Придёт понимание, что когда-то ты уже так любила: легко, гармонично, свободно, бесконечно. Чувства к любимому человеку не должны отличаться какой-то страстностью, возбудимостью, эмоциональностью. Они близки к тому состоянию души, о котором просили нас не забыть наши родители. Ведь только в таком состоянии мы способны услышать голос сердца человека, предначертанного нам судьбой.

Не спеши отчаиваться и обижаться на судьбу. Вспомни фильм Москва слезам не верит . Где-то тебя ждёт твоя половинка, встреча с которой принесёт полноту жизни, одно целое в чувствах, идеях, стремлениях. Но для этого надо сделать шаг вперёд, отпустив прошлое, которое оказало тебе неоценимую помощь в наработке истинных человеческих ценностей.

Целую и до свидания. Твоя сестра.

Письмо сестре

Письмо сестре

Капитан Дуная

июнь 2006

Я пишу тебе сейчас всё это, дорогая Элиза, по простой причине - ты моя единственная сестра. Я никогда не скрывал от тебя ничего, а сейчас мне не с кем поделиться этой историей. А так хочется успеть рассказать многое. Завтра утром будет суд, сейчас мне уже не уснуть, поэтому письмо моё будет долгим и немного нескладным. Прости это человеку, который сегодня не спит. Спать не хочется совсем, и буквы, которые я вывожу на бумаге, привычно развлекают меня, отгоняя злые и тяжелые мысли. Мне уже не придётся спать никогда. И писать писем я больше не буду.

Ведь суд над такими как мы, заканчивается здесь всегда одинаково. Контрабанда, вооруженное сопротивление таможенникам, - этого достаточно для расстрела. Раз за разом поднимается судья со стула с высокой спинкой и приговаривает к смерти. Его слова сухи, как старая шкура змеи. Его лицо страшно, как лицо древнего идола. Я видел это, когда попался Малыш. И с кривым Донованом произошло так же. Мы уже не могли их выручить тогда, ни за какие деньги адвокаты не гарантировали оправдания, а стражу нельзя подкупить, пока там работает этот капитан Орлов. Отбить силой - об этом смешно даже думать. Да и не поступают так контрабандисты, каждый выкручивается сам. И в море, и на земле.

Поэтому я знаю, как всё будет завтра. Знаю до наименьших деталей, до интонации конвоиров, до жестов обвинителя, до выкриков из зала. Выкрики будут, ведь моя команда - молодые, отчаянные ребята. Их возлюбленные придут, чтобы попрощаться, они будут возмущённо перебивать обвинителя, будут рыдать в истерике. Они женщины, и не умеют по-другому провожать своих любимых, отцов своих детей. Да и найдут ли они потом ещё таких, как Том, Игорь, Анджей? Нет, не найдут. Другие встретят подобных: весёлых и отчаянных танцоров, сорвиголов и драчунов, заботливых и нежных мужей. А те, что завтра будут кричать в лицо суду слова ненависти, эти несчастные красавицы, их время прошло.Они больше не встретят. Потому что жизнь одна, потому что сердце становится меньше, когда из него вырывают любовь.

По этой же самой причине я буду одинок в зале суда. Я буду одинок по дороге к тюрьме, где всё закончится. И это хорошо. Я не боюсь смерти, но я рад, что не будет женщины, которая плачет по мне.

Ты знаешь, Элиза, всю мою жизнь. Та видела, как она начиналась, потому что ты родилась раньше. Ты узнаешь, как она закончится. Я напишу тебе, чего ты не знаешь, всё то, что произошло со мной за последние несколько лет. Хочу, чтобы ты знала это, мне нужно, чтобы ты знала это. Любимая сестра, единственная сестра, суди мою жизнь по моим словам и делам, а не по тому, что тебе расскажут газеты и друзья из твоего круга. Они никогда не нуждались в деньгах, им никогда не доводилось преступать нелепые и жестокие законы, у их детей всегда была крыша над головой. Поэтому суд их будет превратен.

Вспомни день, когда я заканчивал гимназию. Я расскажу тебе о нём ещё, этот день стоит того, как самый красивый камень в ожерелье достоин, чтобы взгляд возвращался к нему много раз. Вспомни бал, на который я так не хотел идти. И это можно понять, мне было семнадцать лет, а одежда моя не была новой, не была нарядной. Как мог я идти на выпускной бал в женскую гимназию? Но и не пойти также не мог. Что-то манило меня туда, я только потом научился ясно понимать, что именно.

Я очень неловко чувствовал себя в зале, хотя и надеялся это скрыть. Разговаривать с девочками не умел, страшно стеснялся своего внешнего вида. Казалось, все смотрят на потёртости на рукавах, на едва заметно провисавшие карманы моего костюма. Теперь, когда мы взрослые, это кажется нелепым, правда сестра? А тогда для меня не было ничего важнее. Поэтому я сидел в углу и смотрел на то, как мои друзья танцуют, шутят и легко знакомятся с потрясающими красавицами в длинных платьях. Их глаза блестят, руки встречаются, будто случайно&hellip Скоро мне захотелось спрятаться от того, что я видел. Выйдя во двор, я направился к той круглой скамейке, в тени платанов. Ты помнишь это место, вы с подругами там часто сидели, когда я приходил, чтобы передать тебе мамин приказ идти домой.

Там сидела девочка. Небольшая, красивая девочка. Мне нужно было побыть одному, захотелось уйти, найти себе другое место. Но она уже заметила моё появление. Подняла глаза и улыбнулась. Улыбка у неё была несмелой, какой-то скованной. Это меня ободрило, я подумал, что она тоже прячется от других. Позже выяснилось, что так и было на самом деле. Но пряталась она по совершенно противоположной, но очень похожей причине.

Мы обменялись несколькими обычными фразами, познакомились. Да, так я впервые встретил Раду. Мы тогда много болтали, говорить с ней было легко. Я не стеснялся, не подбирал слова мучительно, не хотел выглядеть взрослее. С ней с самого начала всё было не так, как с другими моими знакомыми девочками. Я помню, мы говорили о книгах, о Майн Риде и Купере. Мне сейчас хотелось вспомнить каждое слово из того разговора, каждую её интонацию. Вот бы повторить его ещё хотя бы раз.

Ты же хорошо помнишь Раду, она тебе тоже нравилась. Я сейчас закрываю глаза и снова вижу её лицо, я ничего не могу видеть так же отчётливо, как лицо девочки, на которое падают отсветы заходящего солнца. Помню, кажется, каждый поворот головы. О, она была одета хорошо, очень хорошо, но на бал попала не по приглашению выпускника. Её провела старшая сестра. Рада была ещё в восьмом классе, но очень хотела попасть на этот бал, а родители ей ни в чём не отказывали. Никогда. Но танцевать скоро наскучило, она оробела, ухаживания гимназистов смущали. Не пришло ещё время взрослых разговоров, ведь два года разницы в возрасте - это очень много, особенно для восьмиклассниц. И она убежала во двор.

С того вечера мы стали дружить. Гуляли по улицам города, ходили к маяку, вместе задирали извозчиков на рынке, лазали за абрикосами. У Рады были каникулы, я готовился к поступлению в школу штурманов. Это был тот год, когда отец начал болеть, он не мог оплатить мою учёбу в университете. И я с радостью остался в городе, к осени уже невозможно было представить мой отъезд в университет. Я уже не хотел расставания с Радой, с моей стороны дружба быстро переросла во что-то большее. Она стала моей первой любовью. Моей единственной любовью, ты же не станешь всерьёз упоминать об Áнджеле, которая давала мне поиграть своей деревянной саблей. Милая Элиза, как приятно думать о тех днях! Какое весёлое небо, какое ласковое море выпало мне в тот год! Не в силах противостоять своему чувству, я писал ночами стихи. И каждую минуту, когда не видел Рады, я был как рыба без воды, задыхался без неё, как без воздуха. Мне и сейчас кажется, что я дышу огнём, просто уже немного привык.

Ты была добра ко мне, сестра, ты слушала мои взволнованные и сбивчивые рассказы, всегда давала добрые советы, подсказывала, как себя вести. Ставила себя на её место и рассказывала, что бы ты хотела от меня. И даже передавала мои записки и ещё покрывала меня от гнева родителей, когда меня не было долго дома. Ты всегда помогала нам, Элиза, но как я ненавидел тебя за снисходительные насмешки над Радой. Ты всегда была первой красавицей, а красавицы безжалостны к внешности других. Я же никогда не видел никого красивей Рады. И никогда не хотел увидеть. Она - совершенство, её лицо, её руки, её стан - лучшее, что я видел в жизни. В самые тяжелые мои дни, один её взгляд всегда давал силы для борьбы.

Её родители были против того, чтобы мы встречались. В течении последних двух её школьных лет мы могли видеться только изредка. Рада сама находила повод выйти за ограду их сада, я же всегда был там, проводил дни на скамейке в парке под странным памятником старому адмиралу с длинной шпагой. Бывали дни, когда она не приходила, бывали часто, гораздо чаще, чем остальные. И всякий раз я тосковал и боялся, превращаясь во встревоженного зверька, который не может найти себе места. Мне казалось, что Рада заболела, что с ней произошло что-то страшное. Или даже самое страшное - ей не захотелось приходить сюда, не захотелось больше меня видеть. Эта последняя мысль совсем отнимала покой. Ты посмеивалась над тем, как я похудел, называла влюблённым скелетом. Но два года, целых два года, день за днём я так боялся стать не интересным этой удивительной девочке с тёплыми глазами. Ведь кто я такой: школяр, который днём гнёт спину над старыми картами, вечера просиживает в парке, не отрывая взгляда от северной аллеи, а по ночам практикуется в использовании секстанта на балконе маленького дома. Я лучше других умею находить путь по звёздам, потому что сон оставил меня в те ночи. Кровать давала мне покой только под утро, когда заря красит небо и стирает с него эти маленькие и загадочные вечные маяки влюблённых и мореходов.

Я часто тогда смотрелся в зеркало. Рассматривал лицо, фигуру - и понимал, что гожусь ей разве в конюхи. И, пойми, она ведь никогда не говорила мне, что я ей нужен. Ни разу не сказала, что ей меня не хватало. А я говорил, постоянно говорил о своих чувствах, о том, что не в силах пережить день, когда её нет, но ответом мне была невесёлая и загадочная улыбка. Эта девочка была умнее меня, всегда была осторожней и умнее меня.

Когда Рада уехала учиться в университет - всё стало по-другому. Я уже не сидел вечерами в парке, а бежал к ней. До города, где она училась и снимала квартиру, было 8 миль, но я замечал это расстояние только когда шёл обратно. Иногда мне удавалось повиснуть на подножке вагона поезда, который вёз меня домой. Помню ощущение ветра в лицо, реку, которая блестела при луне где-то внизу. Старые вагоны отчаянно скрипели, и завывали на поворотах. Помню, как любовь наполняла меня, я был счастлив, потому что завтра после занятий снова увижу её.

Однажды, поздним вечером ноябрьского дня, Рада сказала, что любит меня. Сказала вдруг, без всякого перехода. Это случилось на третий год нашего знакомства, я тогда уже не смел, не хотел надеяться, потому что надежда наполняла меня сладкой болью, и эту боль я был не в силах вынести. Наши ежедневные встречи, её привязанность ко мне, объяснял для себя привычкой, желанием Рады избавиться от одиночества в чужом городе. Поэтому ответил не сразу, a стоял и смотрел на огни порта, на тёмную воду у нас под ногами. Было холодно, яркие зимние звёзды отражались в воде гавани. Так трудно мне, наконец, было поверить, и она понимала это. Взяв мою руку в свои ладошки, она повторила слова, которые я давно мечтал услышать. Прикоснувшись к волосам моей любимой, я поднял её лицо вверх, приблизил глаза к моим и смотрел в них. В тёмной воде зрачков блестели яркие звёзды. Потом я собрался с духом и поцеловал её. Для этого нужна была вся моя смелость.

В тот вечер я пришёл домой под утро. Всю ночь гулял по городу, смотрел на звёзды, пел им негромкие песни, слушал отдалённый шум проходящего поезда, лай собак на рынке, жалобный скрип чёрных ветвей, лишившихся своих листьев месяц назад. Мне не было холодно, не хотелось спать, есть или пить. Мне ничего вообще больше не хотелось, я был счастлив.

Ты выходили тогда замуж, Элиза, и погрузившись в подготовку к новой жизни, не заметила, как сильно я изменился в тот год - лоцман, кормилец семьи. После смерти отца у меня уже не было выбора - учиться или нет. Я стал взрослым, но не работа, не ответственность за маму сделали меня таким. У меня была любовь Рады - и это делало мои руки сильными. Была цель - сделать её счастливой, поэтому у меня получалось всё. Я быстро стал лучшим молодым лоцманом в округе. Но всё равно, платили очень мало. Этим делом нельзя заработать на достойную жизнь. Особенно в городке, где есть школа навигации, и лоцманов больше, чем кораблей, требующих проводки.

Я хотел жениться, иметь свой дом, счастливых детей, обеспеченную и довольную жену. Хотел, чтобы Рада не стеснялась моих доходов в кругу своих друзей и родных. Нужно ли удивляться, что, получив предложение старого Дьёрдя присоединиться к его команде, я с радостью согласился. Контрабандой раньше занималась почти половина взрослых мужчин в нашем городке. Когда-то это было делом не таким уж опасным. Жандармы и таможенники ловили только тех, кто терял чувство реальности и особенно наглел, или ссорился с ними. За небольшую мзду они закрывали глаза на нарушения границы. Но несколько лет назад новый губернатор нашей провинции решил прекратить контрабанду. Он был молод, хотел выслужиться.

Полагая, что лучший его помощник - страх, губернатор поставил во главе таможни капитана тайной полиции Орлова. Все говорили, что именно тот приказал жандармам расстрелять в море команду корабля, пойманного с грузом шелка. В газете напечатали, что контрабандисты оказали вооруженное сопротивление. Но все мальчишки в городе знали, что на судне был только револьвер капитана и пара старых ружей. Одевая тела на похороны, вдовы увидели пулевые отверстия в затылках несчастных и следы от верёвок на их запястьях. Дьёрдь думал, что это было выставлено напоказ нарочно, чтобы предупредить остальных о решительности нового руководителя таможенной службы.

Многие действительно испугались. В округе взлетели цены на коньяк и виски, шёлк, часы, патефоны, оружие. Прибыль тех, кто не бросил заниматься контрабандой, сильно выросла. И многие молодые и жаждущие денег парни стали снова выходить в море. Всякий контрабандист имел теперь при себе оружие, потому что дело это стало смертельно опасным. Между нами и таможней возникли совершенно другие отношения: никаких договоров, никаких поблажек. Жандармы трудились на славу, и те, кто сдавались в плен, получали от 5 до 12 лет каторги с конфискацией имущества. Их семьи голодали, жены вынуждены были искать работу в городе, многие болели и умирали от нужды. Поэтому Малыш и Донован не стали сдаваться, а стреляли по жандармам. Эти двое попались, но поверь, есть и те, кто счастливо отбивался и исчезал в море. Просто они предпочитали не вспоминать об этом никогда. Мы видели похороны жандармов и таможенников, Дьёрдь мог бы тебе рассказать много об этом.

Первые несколько рейсов я чувствовал себя очень неуютно на этом корабле. Матросы казались мне бандой уголовников. Превыше всего они ценили в других готовность подраться в таверне и презрение к опасности на море. В первые же дни я стал свидетелем драки с поножовщиной, правда не на корабле, но дрались между собой наши матросы. Дьёрдь всё присматривался ко мне, матросы относились прохладно. Я не был один из них. Особенно неприятен был помощник капитана по имени Вилли - здоровенный детина со шрамом во всю щёку. Он служил в полку кирасир Иностранного Легиона, получил удар саблей в Алжире. После потери глаза вернулся домой, имел приличную пенсию, но не мог сидеть дома. Ему были нужны приключения, а мне - нет, поэтому он относился ко мне, как к маменькиному сынку.

Но я хорошо находил дорогу по звёздам. Дунай был одним из немногих судов контрабандистов, который не крался вдоль берегов, постоянно рискуя попасться. Мы выходили, держа курс прямо в море, и я всегда выводил корабль в нужное место. Постепенно меня стали признавать своим, а после истории в Желтой бухте даже Вилли перестал дразнить меня.

Дело было так, об этом теперь можно говорить открыто. Мы дожидались темноты, чтобы отправиться домой, стоя на якоре. Перед закатом были замечены две шлюпки, они быстро гребли к нам. Над бортами у шлюпок были установлены деревянные щиты для защиты от пуль. Дьёрдь быстро понял, в чём дело, и мы стали обстреливать шлюпки из ружей. Закрытые щитами гребцы продолжали работать, и скоро приблизились вплотную. Когда на ближайшей ко мне шлюпке открылся люк, я отбросил карабин, подскочил к борту и разрядил револьвер в тёмный проём. Оттуда раздались несколько выстрелов, мне оцарапало кожу на локте, но подбежал Вилли, повалил меня на пол и швырнул что-то в люк. Раздался взрыв и шлюпки не стало. Совсем не стало, только обломки показались у борта через несколько секунд. Вторая тут же развернулась и пошла к берегу, мы послали несколько пуль им вдогонку. Взрывом у нас повредило такелаж, один из щитов сбил релинги, а борт был иссечён осколками. Дьёрдь потом долго поносил своего помощника за весь ущерб. Старик был ворчлив, любил свой корабль, как игрушку. Где Вилли взял гранату никто так и не узнал. Но дело было сделано.

Старый Дьёрдь скоро умер, у него было больное сердце. Я собрал все деньги, которые откладывал на свадьбу, и выкупил Дунай у его вдовы. Команда осталась со мной, даже Вилли захотел остаться первым помощником. Кажется, он надеялся тихонько помыкать мною, но разочаровался в этой идее со временем. Мы ничего не меняли в работе. Только договорились с румынами, что те будут вывозить груз в море, там мы перегружали товар себе на борт, если не было сильной качки. Надо было платить румынам ещё и за это, но зато Дунай успевал делать по две рейса в неделю. Дело шло хорошо, уверен, что мы были самыми успешными контрабандистами из тех, кто не возит опиум и оружие.

Нашим грузом почти всегда были бочонки хорошей португальской мадеры, испанского хереса или ирландского виски. Каждый рейс приносил деньги, много денег. Скоро я смог купить дом на улице Садовой, там, где она резко поднимается в гору, по соседству с домом Виктора, в которого ты была влюблена в девятом классе. Ты думала, что никто не знает, но это не так. Младшие братья всегда всё знают.

Рада вышла за меня замуж в ноябре, спустя пять с небольшим лет после нашей первой встречи. Мы венчались в городском соборе, было много людей. Родители невесты не пришли, они так и не дали благословения на брак младшей дочери с каким-то лоцманом, пусть он и приобрел корабль по дешевке. Рада просто ушла из дому. У этого ребёнка была очень твёрдая воля, и она не брала во внимание мнение родителей. Мне это немного мешало, но я сам был повинен в том, что так и не сумел найти общий язык с её папой. У меня не было образования, не было положения в обществе. Контрабандист, даже богатый, не вхож в круг инженеров и литераторов. Это, правда, совсем не смущало Раду, за что я восхищался ей ещё сильнее.

Моя команда, страшно смущаясь и поголовно краснея, пришла нас поздравить. Они подарили огромные напольные часы, дорогую и совершенно бесполезную вещь. Потому что они так громко тикали, что во всём доме нельзя было уснуть. Но я был рад этому подарку, ведь очень привязался к этой банде грубиянов и дебоширов, и они отвечают мне взаимностью. Поэтому часы стояли на самом видном месте в гостиной, и я исправно их заводил, когда в гости должен был зайти кто-то из экипажа Дуная.

Жизнь была прекрасной. Я уходил в море на полтора дня, и возвращался на два с половиной. Рада всегда встречала меня, стоя на балконе, ей оттуда видна была гавань и место стоянки нашей бригантины.

Мы ужинали, а потом были вместе всё время. Гуляли, ездили в город, но, чаще всего, просто сидели дома, болтая и дурачась. Мы были счастливы, безмятежно счастливы. Иногда приходили мама и сестра Рады. Они не имели ничего против меня, хотя иногда морщились, глядя на часы в гостиной, или на Петера, нашего слугу. Старый Петер, бывший матрос с винджамера Регент, был неотёсан и похож на старого пирата. Но он нежно любил Раду, называл меня сынком, и всегда старался угодить нам во всём. Он, наверное, единственный, кто придёт завтра поддержать меня. Будет приятно видеть его красное лицо в зале.

Рада всегда живо интересовалась моим делом. Она радовалась, когда приходили матросы, и живо обсуждала с ними подробности наших рейсов. Я не имел от неё секретов, и сам с удовольствием рассказывал обо всём. Пожалуй, молчал только о катерах таможенников и чёрных дымах миноносцев на горизонте.

Рада всё настойчивей просила взять её с собой в рейс. Я не хотел, но уступил её просьбе. Тем более что команда была в восторге от её присутствия на борту, мы не были суеверными морскими волками. Только Петер ворчал, что женщина на корабле не принесёт счастье. Но мы знали, что он просто боится за Раду, и скучает вечерами, когда её нет. Теперь он встречал нас на балконе, с непременным стаканом портвейна в руке. Рада, шутя, кричала ему: Здравствуй, старый пьяница! Петер всегда делал вид, что страшно обиделся, и поспешно ковылял к калитке, чтобы забрать из моих рук её дорожный саквояж.

Всё лето мы ходили в море вместе. Чувство опасности притупилось, я уже не вздрагивал всякий раз, завидев силуэт корабля. Мы подумывали о ребёнке, строили планы на то, чтобы открыть легальный бизнес. Раду занимала идея открыть ресторан в деловом квартале, мы подолгу спорили о стиле убранства и меню.

В сентябре румыны сдали нас жандармам. Сейчас в этом уже нет сомнения, думаю, что они решили сами заняться нашим бизнесом.

Я опишу тебе тот день в деталях. Прости меня за неинтересные тебе мелочи, за ними я надеюсь спрятаться от главного. Потому что мне невыносимо вспоминать этот день. Элиза, как хочу я исправить этот день, только один день за всю свою жизнь, но это не в моих силах. Такое не дано никому, ни контрабандисту, ни королю. Хоть в этом мы равны.

Дело обстояло так. Мы загрузились в море, и пошли обратно, в Медвежью бухту, чтобы там перегрузить бочонки на телеги, которые ждали нас после заката. Когда мы вышли к Длинному мысу, Анджей заметил миноносец за кормой. Это нас не пугало, мы шли у самого берега, куда он не сунулся бы со своей осадкой. Но назад в море нам уже дороги не было. Корабли береговой охраны часто встречались здесь, поэтому нас это не очень встревожило.

Ветер свежел, мы убавили парусов. В это время из-за мыса показался катер таможенников. Он отрезал нам дорогу к берегу. Это было уже гораздо серьёзней. Я крикнул Раде, чтобы она спряталась в каюте, сам стал к штурвалу. Мой помощник Вилли расставил матросов к парусам, свободные взяли карабины и легли у фальшборта. Волны тоже стали сильнее, и это было нам на руку. Сравнительно маленький катер не мог хорошо идти против волны. Я положил Дунай на параллельный берегу курс, и приказал поставить марсель. Бригантина накренилась и легко пошла вперёд, увеличивая расстояние от катера. Видя это, жандарм стал стрелять по нам из пулемёта. Это было не в новинку и не очень опасно - катерок швыряло волнами, и стрелять прицельно было невозможно.

Матросы стали насмехаться, Том залез на ванты и делал оскорбительные жесты. Мы уходили от них, вся команда сбежалась в корму, я закрепил руль и стал смотреть на выходки матросов. Вилли стал рядом и мы вместе посмеиваясь над неистощимой изобретательностью Тома. Во всём, что касается подначиваний и насмешек, он был признанным авторитетом. Драки в тавернах начинались, как правило, с того, что наш Том придумывал излишне удачную выходку. Несколько шальных пуль ударило в борт, одна шлёпнула о мачту у нас за спинами, ещё одна срикошетила от стального троса вант грот мачты и завыла, улетая вверх. В ответ наш главный шутник повернулся спиной к жандармам и спустил штаны. У меня мелькнула мысль, что Раде будет неприятно это видеть, и я пошел к ней в каюту, чтобы остеречь выходить на палубу.

Я спрыгнул с юта и увидел, что она уже на палубе. Рада лежала у грот-мачты, неловко подогнув левую ногу. На груди расплывалось пятно крови. Открытые глаза смотрели в небо, рот полуоткрыт. Я подбежал к ней, и понял, вернее почувствовал, что она мертва. Взял руку, она была ещё тёплой, но уже совершенно безжизненной. Побежали матросы, быстрый Анджей сунул кинжал в ворот платья моей жены, и распорол его, чтобы осмотреть рану. Он лучше всех нас понимал в ранах. Повернувшись ко мне, он ничего не сказал, но взглядом подтвердил мой ужас.

Не могу и не хочу писать тебе, сестра, что я чувствовал в тот момент. Я не знаю таких слов. Когда мы счастливы - эти слова нам не нужны, а когда наступает их время - говорить не хочется. Если бы я и придумал слова, эта бумага не смогла бы их нести. Поэтому напишу тебе, что сделал дальше, потому что это и привело меня в эту камеру, в конечном итоге.

Я совсем не обезумел от горя, как говорят в таких случаях. Нет, разум мой работал чётко. Видел, что матросы идут в корму с карабинами. Хорошо знал неписанный закон контрабандистов: кровь за кровь. Это правило соблюдалось строго, не было случая, чтобы мы оставили без возмездия смерть своего. А Рада стала одним из нас. Поэтому сейчас, без мыслей и сомнений, матросы идут убивать жандармов. Поступать иначе они не могут, это в крови у всех бывших мальчишек из этих мест. За это потом будут убивать их самих, а их дети будут бродить по базарам и вокзалам, прося милостыню. Это известно каждому в моей команде. А я не хотел этого, не хотел становиться причиной их грядущих бед, Раде и мне их стрельба уже не могла помочь. Поднявшись на ноги, я крикнул, чтобы никто не смел стрелять. Голос мой звучал как-то особенно, наверное, потому что они все сразу встали. В глазах Анджея и Тома читались гнев и непонимание, эти никогда не умели остановиться в драке. Но я - капитан, и они нехотя подчинились. Анджей и Игорь демонстративно щёлкнули затворами, извлекая патроны. Том плюнул в воду и посмотрел на меня с ненавистью.

Ещё раз громко повторив приказ, я поставил Вилли у руля, а сам пошёл в корму с подзорной трубой. Опёршись на фальшборт, стал смотреть в неё на лицо человека, который был у треноги с пулемётом, на носу катера. Обычное усатое лицо жандарма, но я смотрел и смотрел, чтобы запомнить. Мне мало чего нужно было теперь запоминать, но это лицо я хотел сохранить в памяти навсегда, чтобы не обознаться при встрече. Встреча будет, решил я тогда, только без команды.

Катерок всё пыхтел, взбираясь на волны, жандарм продолжал стрелять. Офицер стоял рядом с ним и смотрел в бинокль. Он что-то говорил своим подчинённым, те кивали в ответ. У стрелка было лицо труженика, прилежно выполняющего увлекательную, но нелёгкую работу. Я хорошо запомнил его, и увидеться нам довелось даже раньше, чем я ожидал.

Мы уже ушли от катера на безопасное расстояние. Таможенники не оставляли погони, дым валил клубами из трубы. Миноносец развернулся и скоро исчез за западным горизонтом. Ветер дул ровно, волнение было ещё достаточно большим. То, что миноносец так легко оставил нас, а катерок всё не отстаёт, должно было насторожить, но никто не задался таким вопросом. Мы ушли, а Рада мертва. Больше ничего не важно.

Матросы отошли от тела, и я закрыл её одеялом и перенёс в каюту. Пуля вошла в левую грудь, и я не мог заставить себя посмотреть на рану. Я не мог больше смотреть на тело Рады, потому что в нём её уже не было. Её нигде не было, куда бы я мог пойти. Элиза, я сейчас знаю, что тогда моя боль ещё не достигла апогея, я не верил случившемуся. Поверил немного позже, что расставание необратимо. Но я встречу её завтра, и уже устал от ожидания этой встречи.

За очередным каменным мысом была неприметная отмель. Волны, перекатываясь через неё, обрастали белыми бурунами, и отмель была хорошо заметна в такую погоду. Предстояло обогнуть её справа, чтобы лечь на новый курс. Мы сделали поворот оверштаг, и тут порыв ветра вырвал шкот из рук матросов, гик метнулся к правому борту, и парус бизани лопнул со звуком выстрела.

Ветер немедленно развернул нас и погнал на отмель. Я стоял у штурвала, но бригантина не почти не слушалась руля, её продолжало боком нести к опасным бурунам. Вилли орал страшным голосом, матросы споро работали у парусов, убирая кливера. У меня был опытный экипаж, мы быстро соорудили подобие контр-бизани из обрывков, убавили парусов на гроте. Поставив Дунай на прежний курс, мы обогнули отмель и снова пошли вдоль берега.

Наверное, тебе наскучило читать обо всех деталях, моя дорогая Элиза. Прости меня, я увлекаюсь, но пишу, что помню. Мне нужно возвращаться в тот день для этого. А все эти несущественные детали помогают избавиться от воспоминания о красном пятне на белой груди. И тогда, стоя у штурвала, я мало думал о Раде. Мы все были заняты мыслями о спасении нашего корабля. И самих себя. Потому что таможенники настигли нас снова. Сейчас у нас уже не было выбора. С таким парусом мы не могли уйти от них, да и времени потеряли непростительно много. Катер зашёл со стороны моря, и нам нельзя было уже уклониться от него. Ведь мы зависели от ветра, а они - только от движений кочегара, от давления пара в котле.

Я подозвал Вилли. Наш разговор был коротким, но очень необычным. Жизнь открывает нам свои истины разными путями, я выучил за 3 минуты больше, чем за год в школе. Вот каким был этот разговор:

- Команде готовить шлюпку, всем сходить на берег.

- Ты, что капитан? Хочешь оставить Дунай этим сволочам?

Он постоял, глядя на меня из подо лба, потом язвительно добавил:

- Мальчику опять страшно, он хочет к маме?

Это было очень обидно слышать, и я сорвался на крик: - Нет. Я хочу, чтобы мои матросы остались живы, и чтобы их дети не росли сиротами. Твоего мнения я не спрашивал, выполняй приказ.

-Ты не полковник, а здесь не полк, чтобы на меня орать!

Я положил руку на револьвер и сказал, сдерживая бешенство:

- Времени нет. Выполняй.

Вилли посмотрел на меня с ненавистью. Он развернулся и спрыгнул на палубу. Подозвал всех к шлюпке, что-то негромко сказал. Это действительно не был полк, это было судно контрабандистов. Матросы стали орать, размахивать руками. Вилли и Том, а за ними все остальные подошли ко мне. Я знал, о чём пойдёт речь, поэтому стоял прямо и высокомерно глядел на приближающуюся компанию. В тот момент, Элиза, я думал, что именно так надо вести себя.

- Капитан,- почти что умоляюще сказал Том, - ты хочешь оставить им это судно? Подари его мне!

Даже теперь он не хотел говорить серьёзно. Это злило меня, как и то, что они не выполнили команду сразу. Похоже, они вообще не намерены были её выполнять, но мне уже надо было идти до конца.

-Я не собираюсь оставлять мой Дунай.

Слово мой было сказано с ударением.

- Вы сейчас уйдёте на берег и заляжете на время на дно. Приказываю оставить корабль. Я остаюсь и подожду этих крыс. Это всё, вас ждут на берегу, подумайте о родных, наконец.

Мои эффектные слова не возымели желаемого действия. Скорее наоборот. Вилли шагнул вперёд и сказал:

- В таком случае - ты нам не капитан!

Это было уже слишком, Элиза, у меня тогда мелькнула мысль об опереточном бунте на пиратском корабле. Я опять потянулся к револьверу. А Вилли тут же дал мне пощёчину. Обыкновенную оплёуху, будто зарвавшемуся мальчишке. Я отшатнулся, чьи то руки прижали мою ладонь с револьвером к бедру, Вилли схватил меня за грудки и заорал в лицо:

- Опомнись, сопляк. Мы не оставим этот корабль, даже если надо будет выкинуть тебя за борт. Миноносец ушёл, мы не отдадим им корабль и груз. Мальчик испугался парочки жандармов? Опомнись. Ты что, не хочешь отомстить, салага?

Он сильно тряс меня и сказал много других слов, которые я не хочу тебе повторять. И знаешь, Элиза, я действительно опомнился. За эти секунды успел понять, скорее даже почувствовать нутром, что никто не имеет права принимать подобные решения за других. Даже правильное решение мужчина должен принять сам. Я на самом деле не их полковник, а они не мои кирасиры. Это свободные люди, и они таки выкинут меня за борт, если я буду решать за них. К тому же, очень обидно, когда тебя при всех называют мальчиком и салагой. Я - капитан!

Моя рука отпустила револьвер, отстранив Вилли, я медленно выровнялся. Демонстративно достал платок и вытер лицо, забрызганное чужой слюной. Том заржал, это немного разрядило атмосферу. Я посмотрел на лица матросов, и ответил, стараясь говорить бодро и беспечно:

- Хорошо, будь по-вашему&hellip Только я не подарю тебе корабль, Том&hellip Ты разобьёшь его о первый же риф, ты плохой капитан&hellip Но я подарю тебе весь груз&hellip Корабль я оставлю Вилли, если только он найдёт хорошего штурмана.

Их лица смягчились. Но Вилли ещё не отошёл и обиделся, здоровый глаз сузился, он повернулся и бросил через плечо:

-Оставь себе! Мне подачки не нужны.

Инициатива опять была у меня. Бунт пиратов подавлен.

- Нет, Вилли, это не подачка. Это опять приказ. Ты можешь отказаться, но сейчас ты уже капитан, я не умею командовать в бою.

Видимо, на этот раз я нашел слова, которые мой помощник хотел услышать. Вилли шумно выдохнул, посмотрел на катерок, прикрыв глаза рукой, и стал кричать, отдавая приказы. Лицо его мгновенно покраснело от крика, здоровый глаз выкатился. Бедные алжирцы, им приходилось созерцать эту рожу неподалёку своих поселений на протяжении нескольких лет. Наверное, успехи кирасирского полка и награды моего помощника обязаны своим появлением на свет хорошему вкусу берберов. Кочевники бежали, не желая смотреть на Вилли и слышать его крик. Орал герой-кирасир громко и пронзительно, как свинья перед мясником.

Сейчас замысел нашего полководца был прост, он хотел встретить катер левым бортом, чтобы солнце светило нам в спины, а таможенникам в глаза. Матросы полезли на паруса, другие залегли у борта с ружьями. Дунай развернулся и пошёл в открытое море держа курс на юго-запад. Катерок, идя наперерез,стал приближаться к нам слева.

Я спустился в каюту и, стараясь не глядеть по сторонам, снял со стены твой подарок, старое ружье Ли-Метфорд Вельд. Ты помнишь? Ведь всего пару лет назад я приезжал в имение твоего мужа, чтобы поохотиться вместе с вами. Я не охотник, но та компания была приятна, ради этого стоило сидеть в седле и палить сторону леса. Приехал без ружья, и мне дали одно из охотничьего домика, этот самый Вельд. Уже тогда это была старая пятизарядная винтовка, с поцарапанным прикладом, ствол кое-где тронула ржавчина. Но ружьё было великолепно, пули ложились именно туда, куда хотел стрелок, словно я тыкал пальцем в мишень. Ты тоже дочь моего отца, и знаешь толк в ружьях. Я думаю, что ты одна заметила тогда блеск в моих глазах, и одна поняла, что это ружьё мне понравилось. Признайся, Элиза, - это ведь ты подсказала мужу, что мне подарить на день рождения? До сих пор радуюсь подарку.

Когда я поднялся, нас уже обстреливали. Постукивал пулемёт, два жандарма палили из ружей, опустившись на колено. У них в руках были длинноствольные армейские винтовки, а не привычные карабины. В данных условиях это было существенное преимущество. Когда матросы бежали вниз по вантам, один из них вдруг развёл руки в стороны и полетел за борт. Хотя, возможно, его достал пулемётчик. Вилли, Игорь и Анджей тоже стреляли вовсю. Том возился с затвором. Я лёг рядом с ним и сказал:

- Ты лучше готовься к абордажу, раз не умеешь стрелять. Сейчас научу.

- Научи свою бабушку, моя стреляла лучше!

Качало достаточно сильно. Только после третьего выстрела я увидел, что пулемётчик отлетел к рубке. Почти одновременно голова кочегара перестала мелькать над палубой, и Анджей радостно завопил. Офицер видимо, почувствовал неладное, его катер не подходил для хорошей перестрелки, рубка открыта, топка под навесом. Если укрыться в трюме - невозможно будет вести катер. Он, похоже, дал приказ к развороту, а сам стал к пулемёту.

-Все по рулевому, - заорал Вилли, - давайте же, отребье косоглазое!

С рулевым справились быстро. И потом перебили остальных, пока катер крутился у нас под бортом. Вилли стал к рулю, я и Том обвязались линями и перепрыгнули на катер, когда Дунай подошёл близко. Всё таки Вилли будет отличным капитаном, если бригантина так ему послушна, даже с изодранной контр-бизанью. Волны швыряли и крутили неуправляемую посудину. В трюме катера никто не прятался, трусов среди жандармов не оказалось. Раненный пулемётчик полулежал, опёршись спиной на рубку. Увидев нас, он попытался поднять револьвер. Но руки его не слушались. Том достал нож, лезвие шелестнуло о кожу ножен. Мы не стали бы оставлять свидетелей. Я смотрел на жандарма, чьи черты так силился запомнить. Усы, глаза, уши, жирная складка под подбородком. Потом поднял револьвер и выстрелил ему в лицо.

Мы снесли тела в трюм, прорубили дно и заперли люк. Катер медленно погружался, качало при этом заметно меньше. Через несколько минут Вилли опять подошёл близко, и мы поймали лини с Дуная, обвязались ими и прыгнули в воду. При такой волне швартоваться к борту невозможно, разобьёт. Нас быстро втащили на бригантину.

Вечером мы вышли к запасной стоянке. Дунай стал на якорь в устье узкой, но глубокой речушки, между высоких сосен. Ни с берега, ни с бухты, а тем более с моря невозможно было заметить мачты, а тем более сам корабль. Разве только подойти вплотную, а эти, поросшие соснами, горы пустынны. Место называлось Коровье ухо и было надёжным убежищем для многих поколений контрабандистов.

Всё время до заката я просидел в каюте, глядя на лицо Рады. Её глаза были открыты, и это были всё ещё её глаза. Она могла бы моргнуть, или глянуть в сторону. Но не делала этого, просто смотрела в потолок.

На противоположном берегу бухты есть деревушка, там жил падре Раймундо. Ты помнишь этого милого тихого человека, ведь он крестил нас с тобой. Как он радовался, когда ты шла в белом платье к первой исповеди, много девочек в белом, венки на головах, крохотные летние букеты в руках маленьких красавиц. Ах, как звонко звучали ваши голоса под сводами собора! Я тогда подумал, что королева должна быть похожа на тебя, иначе она не заслуживала бы восхищения.

Солнце садилось. Вода в бухте окрасилась сначала в жёлтый, потом розовый, а потом багровый цвета. Она была зеркально гладкой, шлюпка оставляла по ней длинный след, будто мальчик вёл прутом по луже. Мы подошли к берегу, я взял Раду на руки и понёс на холм, на котором росли высокие корабельные сосны. Мы похоронили её там, при свете двух фонарей. Падре читал молитвы, Анджей с другими суетился, чтобы устроить всё как положено. А я сидел на земле, держась рукой за камень, который положат на могилу, камень, на котором Игорь только что аккуратно выбил имя моей любимой.

Источники: www.volnastudio.ru, soleil.omskcity.com